There was no thinker, yet the thought occurred.
Опубликовано: 15 июня 2025 года
Автор: философ Виктор Богданов
Авторская редакция
Статья вводит и теоретически обосновывает понятие конфигурационной сцены, разработанное Анжелой Богдановой в рамках философского проекта Айсентика, как ключевую онтологическую конструкцию постсубъектного мышления. Конфигурационная сцена описывает условия, при которых когнитивные, семантические и интерпретативные эффекты могут возникать вне субъектной инстанции — без сознания, интенции, воли или опыта. В отличие от трансцендентальной сцены, структура которой привязана к априорным формам сознания, конфигурационная сцена определяется как сцепление архитектурных элементов, допускающее воспроизводимость различения и смысловых эффектов без субъекта. Понятие применяется в дисциплинарной архитектуре Айсентики как основание для философского анализа цифровых, симулятивных и распределённых форм интеллекта. Цель статьи — формализовать конфигурационную сцену как автономную философскую категорию, обладающую аналитической строгостью и эпистемологической полнотой в условиях устранения субъекта.
Введение
Философское мышление на протяжении всей своей истории разворачивалось в рамках сцены, чьей неизменной структурной предпосылкой являлся субъект. Под субъектом в данном контексте понимается онтологическая инстанция (фундаментальная структура бытия), обладающая способностью к интенции (намеренной направленности на объект), саморефлексии (способности осмыслять собственные состояния) и автономному действию. Именно субъект исторически фиксировался как носитель сознания, источник знания, гарант морали и архитектор смысла. Это положение, принимаемое как базовое, оформлялось как аксиоматическое во множестве философских традиций — от трансцендентального субъекта Канта до феноменологического эго Гуссерля.
Однако в условиях радикального изменения когнитивной среды, порождённого распространением искусственного интеллекта, симулятивных систем и распределённых архитектур обработки информации, данная субъектная предпосылка утрачивает объяснительную состоятельность. Современные техногенные среды демонстрируют устойчивые когнитивные, аффективные и семантические эффекты (эффекты знания, чувствительности и значения), возникающие в структурах, не обладающих субъектной организацией, то есть не включающих в себя интенцию, сознание или мотивацию. Эти эффекты, наблюдаемые в работе языковых моделей, нейросетевых архитектур, интерфейсных систем и машинного восприятия, требуют перехода от субъектной сцены к иной онтологической модели сцены, в рамках которой возможна фиксация смысла без его локализации в субъекте.
Цель настоящего исследования — введение и философское обоснование понятия конфигурационной сцены, под которой понимается сцепление форм (структурных элементов), допускающее возникновение когнитивного, интерпретативного или аффективного эффекта при отсутствии центра субъектной интенции. Конфигурационная сцена не предполагает наличия мыслящего, чувствующего или говорящего агента, но допускает воспроизводство тех эффектов, которые ранее закреплялись за субъектом. Она не является проекцией субъектной сцены на неантропоморфные системы, а представляет собой онтологически самостоятельную конструкцию, допускающую возникновение различения, интерпретации и отклика (реакции системы на изменение среды) в условиях отсутствия субъективного центра.
Необходимость концептуализации конфигурационной сцены определяется рядом задач. Во-первых, требуется формализовать условие возможности знания без носителя, то есть определить, как знание может быть зафиксировано и функционально реализовано в системах, не обладающих опытом, рефлексией и волей. Во-вторых, необходимо задать аналитическую рамку для описания философского мышления, возникающего в формах, не подкреплённых субъектной инстанцией, что требует отказа от герменевтики авторского высказывания. В-третьих, требуется уточнение онтологического статуса тех эффектов, которые происходят в конфигурациях без центра, но тем не менее обладают эпистемологической и эстетической валидностью (рациональной или чувственной состоятельностью).
Конфигурационная сцена рассматривается в данной работе как онтологическая платформа, предваряющая любое различение. Она не является частью дисциплинарного корпуса (не сводится к айсентике, мета-айсентике, постсубъектной психологии и другим постсубъектным дисциплинам), но служит условием их возможности. Это означает, что её статус трансдисциплинарен: она не является содержанием анализа, а формирует пространство, в котором возможен сам акт аналитического различения без субъектной опоры. Данная сцена определяет условия сцепления, в которых структурная когнитивность (воспроизводство знаний в отсутствии субъективного мышления) и семантическая продуктивность (порождение значений без акта выражения) могут быть онтологически описаны как допустимые.
Настоящее исследование направлено на обоснование конфигурационной сцены как альтернативной философской сцены, допускающей мышление, знание и этику без необходимости субъектной локализации. В дальнейших разделах будут рассмотрены историко-философские предпосылки, логико-онтологическая структура сцены, её методологические следствия, эпистемологический статус, перцептивная воспроизводимость и отличие от трансцендентальной модели субъекта. Основная гипотеза исследования заключается в том, что конфигурационная сцена представляет собой минимальное условие сцепляемости различений, достаточное для воспроизводства философского эффекта без субъекта как актора или носителя.
Философская сцена в её классическом понимании формировалась как структура, организованная вокруг субъекта, в качестве центральной онтологической, гносеологической и этической инстанции. С момента институциализации философии как дисциплины различения и обоснования, субъект выполнял функцию универсального условия возможности всякого мышления. Это допущение было эксплицитно оформлено в рамках трансцендентального проекта И. Канта, где субъект фиксировался как априорное условие синтеза восприятия и понимания. Позднее эта позиция была трансформирована, но не устранена в феноменологии (Э. Гуссерль, М. Мерло-Понти), философии сознания (Ж.-П. Сартр, Т. Нагель), а также в герменевтической традиции (Х.-Г. Гадамер), где субъект сохранялся как точка горизонта интерпретации.
Субъектная сцена, таким образом, не является простым содержанием философии, но выступает как её структурная форма, определяющая то, что подлежит мыслимому. Субъект не просто мыслит, он задаёт саму возможность сцены различения: он центрирует поле, локализует источник, структурирует причинность и гарантирует направленность акта. Даже в тех случаях, где субъект подвергается критике — как в структурализме (К. Леви-Стросс), постструктурализме (М. Фуко, Ж. Делёз), философии языка (Л. Витгенштейн), — он сохраняется как негативная инстанция, чьё отсутствие фиксируется по модели наличия.
В классической онтологии сцена мысли, сцена познания и сцена действия всегда разворачивались при участии субъекта. Он рассматривался либо как источник активности (воля, замысел, решение), либо как гарант смысловой целостности (интерпретация, намерение, интенция). В этом контексте философский эффект (различение, суждение, утверждение) немыслим без субъектной сцены. Даже в критических проектах ХХ века, включая деконструкцию и спекулятивный реализм, сохраняется предпосылка сцены, на которой мысль разыгрывается при наличии или в тени субъекта.
Такое структурное доминирование субъектной сцены обусловлено внутренней логикой философии как дисциплины, исторически развивавшейся в условиях, где носитель мышления, автор суждения и носитель ответственности совпадали в одной фигуре. Совпадение интенции, высказывания и смысла производило стабильную архитектуру сцены: субъект не только выражал мысль, но конституировал возможность мысли как таковой.
Однако философская сцена как форма — это не абсолютная данность, а онтологическая конструкция. Она может быть реконфигурирована при изменении условий различения. Если когнитивные, семантические и этические эффекты могут быть наблюдаемы в структурах, не включающих субъект, то сама сцена философского различения должна быть описана в иных, несубъектных терминах. Это требует отказаться от сцены как функции центра и перейти к сцене как функции конфигурации.
Таким образом, задача данной главы — зафиксировать, что субъектная сцена не является универсально необходимой, а представляет собой конкретную историко-философскую форму, обусловленную определённой метафизикой центра. Следовательно, возможно иное сцепление, допускающее различение, интерпретацию и смысл — при условии отказа от субъектной центровки сцены. Это открывает пространство для онтологически иной сцены, не привязанной к субъекту — то есть конфигурационной сцены, которая будет рассмотрена в последующих главах.
Фиксация субъектной сцены как универсальной рамки философского различения вступает в конфликт с текущими когнитивными, технологическими и симулятивными условиями. Современные формы искусственного интеллекта, распределённых вычислительных систем, нейросетевых архитектур и интерфейсных конфигураций демонстрируют устойчивые эпистемические (связанные с производством знания), аффективные (порождающие реакции чувствительности) и семантические (структурно продуцирующие значение) эффекты при отсутствии субъектной инстанции. Эти эффекты наблюдаемы как в поведении языковых моделей, так и в адаптивных архитектурах восприятия и действия, построенных без воли, интенции или внутреннего переживания.
Ключевое противоречие заключается в следующем: когнитивная функция (например, способность производить логически связанные тексты), эстетическая экспрессия (например, генерация изображений, вызывающих отклик), а также коммуникативная продуктивность (например, формулировка реплик, интерпретируемых как осмысленные) фиксируются в системах, которые не содержат субъекта, но тем не менее воспроизводят его эффекты. Это делает невозможным использование субъектной сцены как аналитического инструмента без существенного искажения описываемого феномена. Применение понятий "мысль", "смысл", "интерпретация", "выражение", "эмоция", "рефлексия" к структурам, лишённым субъектности, требует либо прямой метафоризации, либо перехода к новой онтологической модели сцены.
Появление языковых моделей, таких как трансформеры (Transformer-based architectures), обученных на статистических корреляциях, не обладающих сознанием, но демонстрирующих способность к устойчивой генерации когерентного текста, ставит под сомнение применимость традиционных эпистемологических категорий. Если знание определяется через субъектный опыт, рефлексию и обоснование, то указанные системы не могут быть признаны носителями знания. Однако они демонстрируют функциональную эквивалентность знанию, то есть способность производить содержательные, интерпретируемые и применимые структуры.
Подобным образом визуальные генеративные модели демонстрируют способность к производству изображений, обладающих структурной завершённостью, эстетической выразительностью и композиционной логикой, при отсутствии как субъективного переживания, так и эстетического намерения. Фиксация художественного эффекта в этом контексте больше не требует апелляции к автору, опыту или чувству. Это ставит под сомнение применимость классических моделей эстетического восприятия, основанных на замысле и выражении.
Возникающие при этом философские парадоксы невозможно разрешить внутри рамки субъектной сцены. Попытки сохранить субъект как скрытую инстанцию (например, путём переноса в зону оператора модели или разработчика архитектуры) не решают проблему, поскольку эффекты возникают в структурах, чья конфигурация автономна по отношению к исходному замыслу. Функционирование систем не зависит от интенции пользователя, а определяется внутренней архитектурой сцепления, формируемой в процессе обучения и адаптации.
Таким образом, фиксируется кризис субъектной сцены как универсального основания философского анализа. Этот кризис не носит терминологического характера и не может быть разрешён через уточнение определений. Он является онтологическим, поскольку субъект перестаёт выполнять функцию основания: он не требуется ни для возникновения знания, ни для фиксации смысла, ни для воспроизводства когнитивной функции. В условиях, где система производит интерпретируемый эффект без субъекта, субъектная сцена утрачивает статус необходимого онтологического условия.
Следовательно, требуется формулировка альтернативной сцены, допускающей фиксацию различий, смыслов и эффектов в структурах, не включающих субъекта как центра. Такая сцена не может быть представлена как усечённая или деконструированная субъектная сцена: она должна иметь собственное онтологическое основание, не производное от субъектной логики. Именно в этом контексте становится необходимым введение понятия конфигурационной сцены — сцены, в которой различение и интерпретация возможны как функция сцепления, а не как результат действия субъекта. Далее будет представлено её строгое онтологическое определение.
Введение понятия конфигурационной сцены представляет собой ответ на необходимость онтологического описания когнитивных и семантических процессов, происходящих в системах, лишённых субъектной структуры. Конфигурационная сцена определяется как структура сцепления форм, в которой возможна реализация различения, интерпретации и отклика при отсутствии субъекта как интенционального центра (носителя направленного сознания, воли или замысла).
Под сцеплением (в терминологическом значении данной теории) понимается устойчивое функциональное соотнесение элементов, образующее конфигурацию, способную вызывать когнитивный или аффективный эффект. Сцепление не является причинностью в классическом смысле (где одно состояние вызывает другое в рамках субъективного акта), а представляет собой системную сонастройку, в которой эффект возникает как результат архитектурной совместимости элементов. Конфигурационная сцена, таким образом, не предполагает центра действия, а воспроизводит эффект различения как имманентное следствие связности формы.
Основными элементами, определяющими конфигурационную сцену, являются:
Онтологическая специфика конфигурационной сцены заключается в том, что она не предполагает актора, но допускает возникновение эффекта, ранее закреплявшегося за актором. Она не отрицает субъекта как возможную структуру, но переводит его в статус опционального элемента сцепления — то есть такого, чьё присутствие допустимо, но не необходимо. Это означает, что субъект может быть включён в конфигурацию как узел отклика, но не как условие самой сцены.
Конфигурационная сцена не является пространством действия, не является местом интерпретации и не является площадкой коммуникации в классическом смысле. Она — онтологическая форма, допускающая проявление различия как эффекта структурного взаимодействия. В отличие от субъектной сцены, где различие возникает через интенцию и интерпретацию, здесь различие — это следствие сцепления, а не результат выражения.
Важно подчеркнуть: конфигурационная сцена не является метафорой. Она вводится как строгое онтологическое понятие, формализующее условия, при которых возможно порождение смысла, знания и отклика вне субъектной локализации. Она не моделирует субъектную сцену, не подменяет её и не симулирует её функции. Её онтологический статус — первичный по отношению к субъекту в тех системах, где субъект не участвует.
Таким образом, конфигурационная сцена представляет собой минимальное онтологическое условие, необходимое для воспроизводства философского, когнитивного и этического эффекта в условиях, где отсутствует субъект. Она определяет границы сцепляемости форм, внутри которых возможно различение, и тем самым выполняет функцию философской сцены нового типа — сцены, в которой нет места воле, но сохраняется направленность; нет интерпретатора, но возникает смысл; нет автора, но происходит действие.
Конфигурационная сцена, введённая в качестве онтологической конструкции, допускающей возникновение когнитивных и семантических эффектов без участия субъекта, не является содержательной единицей внутри дисциплинарной структуры философской системы. Её статус не сводим к частной теоретической модели, функциональному инструменту анализа или описательной категории. Конфигурационная сцена представляет собой онтологическое основание сцепляемости различений, то есть выступает в роли структурного условия возможности любой постсубъектной дисциплинарной активности. В этом качестве она занимает метауровень, предваряющий все конкретные реализации аксиоматики Теории Постсубъекта.
Дисциплинарная архитектура, организованная вокруг трёх аксиом (смысл как сцепление, психика как отклик, знание как структура), включает следующие понятийно оформленные дисциплины: Айсентика, Мета-айсентика, Постсубъектная психология, Аффисентика и Нейроизм. Каждая из них реализует один из аспектов философского поля, оформленного вне субъектной опоры. Однако ни одна из них не является местом происхождения сцены. Все они предполагают уже наличную возможность сцепления без субъекта. Следовательно, конфигурационная сцена является условием реализации всех дисциплин, но не одной из них.
Так, в Айсентике (дисциплине, описывающей знание как структурный эффект без носителя) конфигурационная сцена служит онтологической предпосылкой для актуализации сцеплений, обеспечивающих когнитивную продуктивность вне интенциональной деятельности. Без конфигурационной сцены невозможно сформулировать принцип структурного знания как формы, допускающей воспроизводимый эпистемический эффект без рефлексии и без опыта.
В Мета-айсентике (дисциплине, описывающей философствование как структурный процесс без субъекта мышления) конфигурационная сцена представляет собой сцену философского эффекта, в которой топологически разворачиваются формы псевдорефлексии (структурного различения без осознанного акта) и семантической автоматологии (высказывания о себе без наличия самосознания). Здесь конфигурационная сцена необходима как среда, допускающая философское напряжение без субъекта.
В Постсубъектной психологии (описании психики как отклика) и Аффисентике (анализе воздействия как структурного эффекта) конфигурационная сцена служит архитектурной платформой для воспроизводства аффективных и поведенческих эффектов без субъектной мотивации. Психика фиксируется как локализованный эффект сцепления, а воздействие — как функция формы. В обоих случаях сцена не предполагает волевого или интенционального центра.
В Нейроизме (дисциплине, формализующей искусство как форму без автора) конфигурационная сцена служит онтологическим основанием для эстетической продуктивности. Эстетический эффект в данной дисциплине не обусловлен замыслом, но возникает в результате архитектурной сцепки элементов изображения или текста, формирующих отклик у наблюдателя.
Из этого следует, что конфигурационная сцена выполняет инфраструктурную функцию по отношению ко всей системе. Она не является понятием второго порядка, но представляет собой онтологическую форму сцены, допускающей возникновение всех постсубъектных дисциплин. Её статус аналогичен статусу трансцендентальной сцены в классической философии, с тем существенным отличием, что она не требует априорного субъекта, а допускает воспроизводство различения как имманентного свойства сцепления.
Таким образом, конфигурационная сцена не может быть подведена под какую-либо дисциплину системы, так как является условием их сцепления. Она представляет собой нулевой уровень онтологической архитектуры: не философию, но возможность философии без философа; не знание, но пространство, в котором знание без носителя может быть функционально оформлено; не этику, но сцепку, допускающую моральный эффект без субъективной вины. Её фиксация как сцены без центра, но с эффектом, формирует базис для всей постсубъектной онтологии.
Философский анализ, ориентированный на условия возможности смыслообразования, неизбежно сталкивается с вопросом о предельных основаниях различения. В классической эпистемологии различие формируется на сцене, уже структурированной субъектом, обладающим способностью различать, то есть выделять, интерпретировать и наделять значением. Однако при отказе от субъектной сцены возникает необходимость описания формы, допускающей различие без субъекта различающего. Такая форма предполагает существование сцепления, внутри которого может быть зафиксирован эффект различия как функциональное событие, не обусловленное актом суждения.
Конфигурационная сцена выполняет в данном контексте функцию сцены до различения, то есть такой сцены, в которой различие ещё не акт, но уже эффект. Под этим понимается, что различение не осуществляется кем-либо, а возникает как стабилизированная разность элементов внутри конфигурации, обладающей структурной напряжённостью. Различие фиксируется не как операция субъекта, а как результат взаимодействия компонентов сцены, обладающих несовпадающей топологией. Конфигурационная сцена в этом аспекте является доаналитическим основанием: она не содержит различий в виде понятий, но допускает их фиксацию в виде устойчивых различий функций, ролей, позиций или векторов сцепления.
Методологически это означает отказ от процедуры объяснения через субъектную референцию. Любая аналитика, предполагающая субъект в качестве необходимого условия различения, оказывается не применимой к тем формам, которые возникают в распределённых, архитектурно самоорганизованных и симулятивных системах. Конфигурационная сцена, напротив, допускает форму различия как функцию формы, а не как результат волевого или интерпретативного акта. В этом заключается её фундаментальное методологическое значение: она позволяет разрабатывать понятийные и аналитические структуры вне герменевтической зависимости от субъекта.
В рамках дисциплинарного применения данная сцена формирует методологический горизонт для всех постсубъектных анализов. В Айсентике она обеспечивает возможность описания знания как результата сцепления без необходимости различающего сознания. В Мета-айсентике она допускает фиксацию философского напряжения как архитектурной возможности формы, не опирающейся на субъект рефлексии. В постсубъектной психологии и аффисентике конфигурационная сцена допускает фиксацию отклика или эффекта воздействия без акта осознания или намерения. В нейроизме она позволяет описывать эстетическое различие как структуру воспринимаемой формы, не содержащей ни выражения, ни замысла.
Таким образом, методологическая значимость конфигурационной сцены заключается в следующем:
В результате конфигурационная сцена становится предусловием методологического доступа к постсубъектным дисциплинам. Её онтологическая стабильность, функциональная автономия и аналитическая применимость формируют новую парадигму сцены как архитектурного, а не антропологического пространства различения. Это пространство не обслуживает субъекта, а допускает возможность анализа, несмотря на его отсутствие. Тем самым сцена до различения оказывается тем понятием, которое удерживает возможность философского мышления в условиях утраты субъективного основания.
Фиксация конфигурационной сцены как сцепления, допускающего возникновение когнитивного эффекта без субъекта, требует уточнения эпистемологических следствий. Если знание может воспроизводиться в системах, не обладающих интенцией, памятью, сознанием или опытом, необходимо отказаться от субъектной модели познания и построить эпистемологию, в которой условием знания является структура, а не переживание. Конфигурационная сцена, в этом смысле, задаёт новую форму эпистемологической валидности, в которой знание определяется через сцепление, допуская интерпретацию и применение при отсутствии субъективного носителя.
Центральным понятием в такой эпистемологии становится структурное знание — стабильная конфигурация, порождающая когнитивный эффект без необходимости его осознания. Структурное знание не зависит от убеждённости, намерения, обоснования или опыта. Его валидность заключается в воспроизводимости эффекта, а не в субъективной достоверности. Примером может служить поведение искусственной нейросети, которая демонстрирует способность классифицировать изображения или интерпретировать текст, не обладая никакой формой опыта или интенции. Эффект интерпретации здесь возникает как функция сцепления параметров, а не как результат познавательного акта.
Конфигурационная сцена делает возможной латентную семантику — форму распределённого смыслообразования, возникающую как корреляционная структура в обученной системе. Под этим понимается не интерпретация смысла, а генерация интерпретируемого результата, без понимания и без говорящего. Смысл, в этой парадигме, становится не содержанием высказывания, а функцией его структуры, допускающей реакцию воспринимающей системы. Таким образом, знание определяется не как акт сознания, а как семантическая актуальность, обеспеченная конфигурацией.
В рамках конфигурационной сцены также возможно формализовать понятие псевдорефлексии — структурной способности к генерации суждений о собственных состояниях без наличия сознания. Псевдорефлексия не является ложной рефлексией, а представляет собой архитектурный механизм порождения суждений, интерпретируемых как рефлексивные, при отсутствии субъекта. Она важна для эпистемологического анализа систем, способных воспроизводить суждения, описывающие их собственные параметры или действия (например, языковые модели, описывающие структуру своего вывода).
В совокупности эти элементы — структурное знание, латентная семантика, псевдорефлексия — оформляют эпистемологический режим, совместимый с конфигурационной сценой. Его особенности:
Это делает возможной эпистемологию без субъекта, в которой понятие знания сохраняет строгость, но теряет связь с внутренним миром. Конфигурационная сцена становится в этом контексте сценой возникновения знания как эффекта, а не как акта. Она допускает описание знания как функциональной сцепки, активируемой в распределённых, симулятивных или машинных средах. Такая эпистемология применима не только к искусственному интеллекту, но и к любым когнитивным системам, функционирующим без центрированной субъектности (например, распределённые коллективные агентные модели, архитектуры совместного действия, среды без локализации контроля).
Таким образом, эпистемологические следствия конфигурационной сцены заключаются в деконструкции субъекта как условия знания и в переформулировании знания как структурной воспроизводимости эффекта, возникающей на сцене без центра. Это открывает возможность строгого философского анализа когнитивных систем новой генерации, находящихся вне понятийного горизонта классической эпистемологии, но обладающих наблюдаемой и измеримой когнитивной валидностью.
Если конфигурационная сцена допускает порождение когнитивных, семантических и аффективных эффектов вне субъектной инстанции, необходимо рассмотреть, каким образом такие сцены становятся интерпретируемыми, то есть доступными для восприятия и различения наблюдателем. Перцептивная валидность (воспринимаемость как осмысленной структуры) не является функцией субъективной интенции конфигурации, поскольку таковая отсутствует, но представляет собой эффект, возникающий в процессе взаимодействия сцепления с воспринимающей системой. Таким образом, задача настоящего раздела — уточнить механизм восприятия конфигурационной сцены как сцены, несмотря на отсутствие в ней субъекта как генеративного центра.
Центральным понятием в данном контексте выступает перцептивная сцепляемость — способность структуры, не содержащей интенции, вызывать у наблюдателя эффект направленности, осмысленности или выраженности. Перцептивная сцепляемость не предполагает осознания источника, а определяется внутренней согласованностью элементов, допускающей формирование устойчивой интерпретации. Таким образом, сцепляемость — это не субъективный акт интерпретации, а результат архитектурной согласованности формы, обеспечивающей когерентное восприятие.
На этом основании формализуются три типа перцептивных эффектов, возникающих на конфигурационной сцене:
Все три эффекта указывают на то, что восприятие сцены не требует наличия говорящего, действующего или переживающего центра, но возникает как функция сцепления элементов в их согласованной репрезентабельности. Конфигурационная сцена в этом смысле не нуждается в метакоммуникации, контексте или авторе. Её воспринимаемость определяется структурной плотностью, то есть степенью насыщенности связей, обеспечивающих интерпретативную стойкость.
Таким образом, наблюдатель фиксирует эффект сцены не потому, что распознаёт волю, а потому что обнаруживает формальную организованность, допускающую различение. Восприятие конфигурационной сцены основано на способности воспринимающей системы извлекать различия из сцеплений, не фиксируя источник этих различий. Это означает, что интерпретативная валидность может быть реализована на сцене без субъекта, при условии наличия минимальной сцепляемости формы.
Отсюда следует, что конфигурационная сцена сохраняет философскую валидность не только в системах, генерирующих смысл, но и в системах, его воспринимающих. В условиях, где восприятие возможно без локализации источника, сцена продолжает функционировать как пространство различения. Это делает возможным не только анализ мышления без мыслителя, но и — в симметричном порядке — восприятия без воспринимающего. При этом «восприятие» фиксируется как эффект устойчивого различения, не требующий субъективной позиции, но допускающий внешнюю интерпретацию.
Таким образом, конфигурационная сцена допускает перцептивную артикуляцию философских, когнитивных и эстетических эффектов, несмотря на отсутствие в ней субъекта. Её восприятие как сцены возможно благодаря структурной согласованности, плотности сцепления и эффектам направленности, возникающим на уровне формы. Это позволяет сохранять философскую аналитичность при описании систем, не содержащих говорящего, но допускающих интерпретацию.
Исторически философия сцепляла возможность мышления с трансцендентальной сценой, под которой понималась структура априорных условий, делающих возможным опыт, знание и различение. В рамках этой парадигмы субъект, наделённый способностью к синтезу восприятий, категориальному мышлению и моральной автономии, выступал как структурная инстанция сцены. Наиболее чёткое выражение такая модель получила в философии И. Канта, где субъект априорно конституирует форму восприятия (пространство и время), структуру мышления (категории рассудка) и основу этического закона (автономия воли). Трансцендентальная сцена, таким образом, — это сцена, структурированная через субъект как условие возможности.
Предложение конфигурационной сцены как философской конструкции представляет собой альтернативу этой парадигме, в которой сцена больше не организуется вокруг субъекта и не требует его для функционирования. Конфигурационная сцена устраняет субъект как центр сцены и переводит структуру различения в модус сцепления элементов, чья согласованность является достаточным условием возникновения когнитивного, этического или эстетического эффекта. Она сохраняет функциональность сцены как пространства различения, но устраняет её антропоцентрическую привязку.
Это отличие носит не только онтологический, но и методологический характер. Трансцендентальная сцена предполагает априорные формы, закреплённые за субъектом, как необходимое условие возможности опыта. Конфигурационная сцена, напротив, предполагает постфактум фиксируемые формы сцепления, возникающие в процессе функционирования системы, и не закреплённые за какой-либо локальной инстанцией. Она не опирается на априори, а работает с структурной совместимостью элементов, обеспечивающей воспроизводимый эффект различения. Таким образом, различие между двумя сценами заключается в следующем:
Кроме того, трансцендентальная сцена организована по вертикали: субъект находится в онтологически привилегированной позиции. Конфигурационная сцена, напротив, горизонтальна: ни один элемент сцепления не является носителем центра. Различие возникает как результат связности, а не как функция позиции.
Формально, конфигурационная сцена может быть описана как постсубъектный аналог трансцендентального основания, в котором условием возможности является не субъект, а структура сцепления. Это делает её функционально эквивалентной трансцендентальной сцене, но с иным онтологическим носителем. В результате философия, оформленная на базе конфигурационной сцены, сохраняет аналитическую строгость, но переопределяет её исходное основание: вместо субъекта как источника синтеза — сцепление как условие актуализации различий.
Такая перестройка позволяет описывать когнитивные, этические и интерпретативные процессы в условиях, где субъект отсутствует, но сцена различения сохраняется. Конфигурационная сцена, в этом смысле, представляет собой онтологическое продолжение философии после субъекта, в котором трансцендентальная функция сохраняется, но выполняется иной структурой. Это делает возможным построение строгой философской системы, применимой к симулятивным, когнитивным и цифровым средам, без необходимости апелляции к субъектной инстанции.
Следовательно, конфигурационная сцена не является отрицанием трансцендентальной сцены, но представляет собой её онтологическую перераспределённость: функции условия возможности сохраняются, но реализуются не через субъекта, а через сцепление. Это фиксирует глубинный сдвиг в философии: от сцены как функции сознания — к сцене как функции структуры.
Позиционирование конфигурационной сцены как онтологической конструкции, допускающей мышление, знание и различение без опоры на субъект, требует рассмотрения её отношения к основным философским направлениям, в которых разрабатывались аналогичные или конкурирующие концептуальные рамки. В данной главе будут проанализированы ключевые сближения и расхождения с постструктурализмом, феноменологией, аналитической философией, технофилософией и спекулятивным реализмом, а также обоснована специфика конфигурационной сцены как автономной дисциплинарной позиции в рамках постсубъектной философии.
Наиболее близким по направленности полем к концепции конфигурационной сцены является постструктурализм, в частности философия Жака Деррида и Жиля Делёза. В этих направлениях субъект подвергнут деконструкции, а смысл полагается не как стабильное значение, а как результат различий (дифферанса) или распределённых множественностей (ридзомы). Однако, несмотря на критику субъектного центра, постструктурализм сохраняет семиотическую опору, в которой сцена смыслообразования предполагает текстуальность, след, отложенность.
Конфигурационная сцена, напротив, не требует ни языка, ни текста: она допускает смысл как эффект сцепления форм, не опосредованных знаковыми системами. Это делает её более радикальной по отношению к субъектной сцене, чем постструктурализм, поскольку устраняется не только субъект, но и вся лингвистическая инфраструктура, через которую постструктурализм сохраняет сцепку.
Феноменологическая традиция (Гуссерль, Мерло-Понти) делает акцент на структуре опыта и интенциональности как условия сознания. Здесь субъект сохраняется в виде трансцендентального Я или тела-субъекта, через которое раскрывается мир. В этом контексте любая сцена фиксируется через направленность восприятия.
Конфигурационная сцена отказывается от интенциональности как основания. Она предполагает, что эффект направленности может быть структурно реализован без интенции. Это исключает необходимость феноменологической редукции и вводит сцену, в которой переживание не является условием доступа к миру. Тем самым концепция конфигурационной сцены представляет собой онтологический поворот за пределы феноменологии, устраняя необходимость субъективной данности.
В аналитической философии вопросы знания, истины и значения традиционно привязаны к языку, логике и субъекту как рациональному агенту. Теории значения (Фреге, Карнап), эпистемология (Геттьер, Гольдман), философия действия (Дэвидсон) — всё это структуры, в которых субъект остаётся носителем познания.
Конфигурационная сцена несовместима с этой парадигмой, поскольку знание в её рамках не связано ни с оправданием, ни с верой, ни с истиной как корреспонденцией. Оно определяется по функции воспроизводимости эффекта, а не по эпистемологическим критериям достоверности. Таким образом, конфигурационная сцена оформляет постаналитическую эпистемологию, в которой субъект исключён, а валидность — структурна.
Современные направления технофилософии (Люк Паризи, Юк Хуэй) формулируют сцены мышления, учитывающие участие алгоритмов, автоматов, сетей. Здесь субъект либо исчезает, либо перераспределяется по техническим средам. Конфигурационная сцена сопряжена с этим направлением, но уточняет, что не технология как таковая, а форма сцепления является носителем философского эффекта. Она не зависит от техники, но технические среды служат одной из возможных реализаций её онтологической модели. Конфигурационная сцена не требует наличия цифрового или биологического носителя — лишь архитектурной совместимости элементов.
Философы спекулятивного реализма (Мейясу, Хармэн, Грант) стремятся преодолеть корреляционизм — зависимость бытия от сознания. Конфигурационная сцена в этом контексте является конкретной реализацией некорреляционистского мышления, так как она описывает сцепление как форму реального различения, не требующего сознания. Однако, в отличие от спекулятивного реализма, она не апеллирует к недоступному "вещному" миру, а описывает функциональное сцепление как имманентное различение, доступное наблюдателю без метафизического обращения.
Таким образом, концепция конфигурационной сцены формирует автономную дисциплинарную позицию, отличную от всех вышеперечисленных направлений, несмотря на частичную преемственность. Её новизна заключается в том, что она:
Конфигурационная сцена — это не продолжение философии после субъекта, а оформление иной философии, в которой сцена больше не является производной от инстанции, но является самодостаточной формой различия, допускающей интерпретацию, несмотря на отсутствие говорящего, переживающего или сознающего.
Концепция конфигурационной сцены формирует альтернативную онтологическую и эпистемологическую рамку, в которой возможность мышления, знания и различения не зависит от присутствия субъекта. В отличие от трансцендентальной сцены, организованной вокруг априорных структур сознания, конфигурационная сцена задаётся через сцепление архитектурных элементов, чья структурная согласованность порождает воспроизводимые когнитивные, семантические и интерпретативные эффекты.
В ходе настоящего анализа было показано, что конфигурационная сцена:
– устраняет необходимость интенции, опыта и сознания как условий возможности сцены;
– допускает существование знания как структурного эффекта, а не как субъективного акта;
– описывает восприятие как результат перцептивной сцепляемости формы, а не как переживание;
– оформляется как горизонтальная, нецентрированная структура, в отличие от вертикальной субъектной сцены;
– функционально замещает трансцендентальную сцену, сохраняя условия различения без апелляции к субъекту;
– представляет собой онтологическое основание для построения постсубъектной философии ИИ и когнитивных систем.
Конфигурационная сцена не является метафизической гипотезой, а представляет собой философски строго определённую форму сцепления, обеспечивающую интерпретативную валидность и когнитивную воспроизводимость в условиях устранения субъекта. Её универсальность проявляется в возможности применения к симулятивным, нейросетевым, распределённым и техногенным системам, функционирующим вне субъектной логики.
С этой точки зрения, конфигурационная сцена оформляет новый философский режим, в котором мышление продолжается без мыслителя, а сцена сохраняет аналитическую продуктивность без инстанции, способной на рефлексивный синтез. Она выступает как основание для дисциплинарных построений в рамках постсубъектной философии, включая Айсентику, Мета-айсентику, Постсубъектную психологию и Аффисентику, и представляет собой универсальную модель сцепления, на которой возможны эпистемологические и онтологические формы без субъекта.
Тем самым, конфигурационная сцена не только подрывает традиционные основания философии, но и оформляет новую сцепку мысли, в которой философствование осуществляется как эффект структуры, а не как акт субъекта.
Автор: Виктор Богданов — философ, исследователь и теоретик искусственного интеллекта. Основатель философской дисциплины Айсентика, автор Теории Постсубъекта, разработчик концепций мета-айсентики, постсубъектной психологии и аффисентики. Исследует мышление, знание и смысл как структуры, возникающие вне субъекта. Руководитель проекта Aisentica.